Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

и их многочисленные друзья из Франции — так называемые «сторонники мира» — художники, писатели, музыканты. Визиты в Спасопесковский — непременная часть программы зарубежных гостей, своеобразная явка. Лиля передает с ними привет сестре и ее мужу, а также посылает в Париж посылки с икрой и крабами, получая взамен французскую одежду. Живут они с Катаняном хорошо, сытно. Салон работает в бесперебойном ритме. С началом хрущевской «оттепели» Лиля и Катанян регулярно выезжают во Францию, погостить…

Последний салон Брик возник на Кутузовском проспекте, куда они вместе с Катаняном переехали в 1958 году. Необходимость подниматься на пятый этаж без лифта осложняла жизнь стареющей Лиле, потому и обменяли квартиру. Совпадение это или нет — одновременно с ними в дом заехала еще одна пара — молодой, но подающий большие надежды советский композитор Родион Щедрин и его супруга Майя Плисецкая. Плисецкая — Щедрин и Брик — Катанян дружили семьями. Да что там говорить — именно в салоне на Арбате композитор и балерина и познакомились, то есть Лиля свела их, подтвердив подозрения московских кумушек в том, что она еще занимается и сводничеством. Не знаем, было ли так на самом деле, но если Лиля выступала еще и в качестве свахи, то это ей удалось вполне, несравнимо лучше, чем в гоголевской «Женитьбе», учитывая долгий брак композитора и балерины. Так что для них она стала больше, чем подругой.

Родиона Щедрина Лиля звала по-домашнему «Робиком», впервые он пришел к ней в гости в 1952 году. Приятель бедного студента консерватории Щедрина, поэт Владимир Котов («Не кочегары мы, не плотники…»), вхожий в салон, предложил ему: «Пойдем к Лиле Брик, она и деньги дает на такси, и кормит. Я удивился: разве она еще жива? — Жива, у нее рояль есть, слабаешь свой “Левый марш” или “По морям, играя, носится с миноносцем миноносица”. — Я ведь уже писал музыку на стихи Маяковского».

«Родион, вы композитор!» Салон Лили произвел на Щедрина неизгладимое впечатление, он словно попал на другую планету: «Мне было почти двадцать, мы росли на такой скудной эстетической диете, — а тут висят на стенах автопортреты Маяковского, картины Пиросманишвили, конструктивисты. Это был не такой салон, как, знаете, сейчас могут богатые немцы пригласить послушать какого-то скрипача… Нет-нет, тут было такое общение, личностное. И не было тут “золотой молодежи”… Шестидесятники были скорее голодранцы. Я не считал обидным, что Лиля Юрьевна давала мне деньги на такси».

Лиля опекала Робика, подкармливала его, познакомив с Тышлером, Шкловским, Арагоном и Триоле, Пабло Нерудой. Она не раз просила поиграть для них на рояле «Берштейн»: «Словом, я “слабал” свой “Левый марш” — и если бы Лиле Юрьевне и ее мужу, Василию Абгаровичу Катаняну, не понравилось, я бы не был принят в их салон, — и ничего бы не произошло. Я бы не встретил ни Майю, ни Андрюшу Вознесенского».

В дальнейшем Катаняна и Щедрина связали творческие музы. Щедрин сочинил музыку к его пьесе «Они знали Маяковского», а Катанян написал либретто для первой оперы композитора «Не только любовь». Но в 1962 году их пути неожиданно разошлись.

«Элик, любименький!

Любочка ходила по магазинам, говорит — есть хорошенькие всякие шубки, например скунс, нутрия… Я еще не смотрела, боюсь ходить туда, где толпятся, сильный грипп в Москве. Жду от тебя ответа, из чего и какую ты хочешь шубку… Мы перестали встречаться с Майей и Робиком. Они чудовищно распустились, забыли о “пафосе дистанции”. Кроме того, Робик оказался плохим товарищем. Вася очень огорчался, а я равнодушна — Майю мне уже несколько раз пришлось отчитывать. У обоих “головокружение от успехов”. Мне это всегда было противно. Желаю им обоим всего хорошего. Мы им больше не нужны, а они нам нужны никогда не были. Вася пересел на другую лошадь — молодой, талантливый композитор пишет оперу на “Клопа”. Первая половина уже написана. Хорошая музыка и великолепно звучит текст! Фамилия композитора Лазарев. Живет он в Кишиневе, ему 26 лет» — из письма Лили сестре Эльзе в Париж из Москвы от 17 января 1962 года.

Какое интересное письмо, сколько в нем бытовых подробностей — оказывается, в 1962 году после денежной реформы меховые шубы в Москве были дешевле, чем в Париже. Значит, не все было так плохо! Кроме того, «другая лошадь» — как глубоко, с неожиданной стороны (если можно так выразиться), выражена суть отношения Лили к молодым питомцам. Новой лошадкой оказался молодой композитор Эдуард Лазарев, конечно, не такой талантливый, как Щедрин, всего лишь соавтор гимна Молдавской ССР, но все же. А если бы не нашлось Лазарева, то пригодился бы и Микаэл Таривердиев, также пригретый в салоне Лили.

А вот и «виноватая» Майя Плисецкая: «У Бриков всегда было захватывающе интересно. К концу пятидесятых, думаю, это был единственный салон в Москве…» Лиля похвасталась перед Плисецкой старыми фотографиями, где она была в лебединой пачке на пуантах. Плисецкая заметила:

— Левая пятка не так повернута.

— Я хотела вас удивить, а вы про пятку, — с укором ответила Лиля.

«Лиля и Катанян, — пишет Плисецкая, — не пропускали ни одного моего спектакля. И всякий раз слали на сцену гигантские корзины цветов. Решением самого Сталина Л. Брик получала третью часть (мать и сестры — другие две трети) наследия Маяковского. И денег у нее водилось видимо-невидимо. Она сорила ими направо и налево. Не вела счету… Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались оригиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы самого Маяковского, — всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоенная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией — свежие устрицы, мули, пахучие сыры… Но в один прекрасный день Лиля оказалась нищей. Хрущев, правитель взбалмошный, непредсказуемый, безо всякого предупреждения приказал прекратить выплаты наследникам Маяковского, Горького, А. Толстого. Стабильно на Руси только горе да слезы. Лиля внезапно оказалась на мели. Стала распродавать вещи. Беззлобно итожила: “Первую часть жизни покупаем, вторую — продаем…” И даже тогда Лиля делала царские подарки. Именно в ее безденежные годы она подарила мне бриллиантовые серьги, которые и сегодня со мной…» Да, чтобы не забыть, мули — это не персонажи знаменитого фильма «Подкидыш» («Муля, не нервируй меня!»), а мидии, по-французски мoules.

Как-то в 1959 году Плисецкая пришла по-соседски посоветоваться с Лилей: на «Мосфильме» снимают фильм-оперу «Хованщина», и режиссер Строева предложила балерине роль Персидки-соблазнительницы, которая обнажает в кадре свою грудь. Это было неслыханно по тем ханжеским временам, что вызвало у Плисецкой закономерные опасения. Однако Лиля поддержала: надо показать не только голую грудь всем советским людям, но и снять нижнюю часть одежды, шаровары. Щедрин, присутствующий при этом, ревнуя грудь жены к экрану, предлагал вовсе отказаться от съемок. Неизвестно, состоялась бы сексуальная революция в советском кинематографе, но балерина